Елена Назарова

ТРЕПЕТ СТРАХА

Сердце мое смятеся во мнh, и боязнь смерти нападе на мя:

Страхъ и трепетъ прииде на мя, и покры мя тьма. (Пс.54, 5-6)

 

            Ему дали ключ и сказали: «Пойди и сделай это». Он взял и пошел. И начал путь с начала, с исходной точки, где еще нет мысли и знания, а есть только желание. Пойти. К неясной цели.

            Он шел. Шел и чувствовал, что с каждым шагом уходит от темноты неясности к далекой вспышке света, замедляющей свое исчезновение и раздвигающей темноту. С каждым шагом. Его влекло туда.

Внешне не было ничего привлекающего чужое внимание. Смуглый молодой человек с черными шелковистыми волосами, прикрывающими царские брови и тонкие по рисунку скулы и спадающими до плеч, белее белого на солнце рубашка, светлые чесучовые брюки, такие же кроссовки, куртка – все обычно. Разве что глаза, черные, как гагат, вспыхивали изредка, выдавая скрытый огонь помыслов. Но этого никто не видел, из-за очков. За спиной как одно целое с ней был рюкзак, тяжестью своей вдавленный в спину. И тяжесть эту надо было донести до места назначения. Надо было приехать в большой город, найти улицу и дом, переночевать в квартире, ключ от которой оттягивал карман, а утром уйти, но уже без рюкзака, нажав кнопку. Все было рассказано, показано, денег выдали много.

Сначала он ехал, потом шел, все нашел. Устал очень. Кругом шум, машины, люди, все мешаются. Дом, правда, небольшой, утопающий в зелени и окруженный тишиной – оазис среди суеты. Он погрузился в тишину, спал сладко, как у бабушки, утром сварил и выпил кофе, ароматный, крепкий, заставляющий громче биться сердце.

Он все сделал, как надо. Осталось только уйти. И он ушел.

Он стоял у двери, уже снаружи, и поворачивал ключ в замке. В просвете подъездной двери возник силуэт. Он повернул голову – и звук исчез.  Он не сразу понял, что вдруг произошло, прежде чем увидел в ослепительном свете ее хрупкую фигуру, сотканную из света и солнца. Потом он различил струящиеся по ногам шелковые брюки, схваченные на тонкой талии ремешком, прилегающую к телу блузку, закрывающую все до подбородка, но открывающую руки и загорелые плечи, пускающие на изгибе солнечных зайчиков, но главное, что заставило его застыть, это ее ослепляющая улыбка, увиденная прежде темных очков, тонких скул и светлых волос. Ее руки оттягивали пакеты, не дающие подправить чуть сползшие очки, открывшие невозможно сияющие синие глаза. В этом беззвучном пространстве нельзя было ничего не сказать этой незнакомой женщине, и он сказал: «Здравствуйте!» «Здравствуйте», – ответила она и стала подниматься по лестнице вверх, а он не мог оторвать глаз от растворявшейся в свете фигуры, пока она не растворилась в свете совсем.   

Он не понял, что произошло. Минута – и все изменилось. Ему хотелось улыбаться, петь, всем говорить «здравствуйте»! Он бы даже раз-другой прошелся в танце по кругу, жаль, зрителей не было… Все звучало единым восторженным созвучием, но тут он онемел во второй раз – скоро этого всего не будет! Все исчезнет в грохоте и пыли. И она исчезнет – живет-то здесь! Даже представить это было невозможно, не то что своими руками уничтожить. Он открыл дверь и бросился к мигающему аппарату. Все выключил и вздохнул: она должна быть всегда! Ничто не может нарушать этой игры света в очертании линий! Он еще не знал, что будет делать дальше – как жить, что говорить своим «отцам», пославшим его на смертное дело, – тут не до шуток, им про женщину не скажешь.

И не сказал. Сказал, что квартира засветилась, что он вовремя обнаружил это и что, слава Всевышнему, успел унести ноги. Ему поверили, проверять не стали и поручили еще одно дело, а потом еще, еще… Время шло. У него появились деньги, и тогда он захотел узнать, что такое женщина. Ему все объяснили и направили к симпатичной наставнице. Новый урок нравился, пока женщина забавляла его. Но как только настал его черед, случилось непредвиденное – он вдруг увидел ту ослепившую его незнакомку, и чужая женщина, ожидавшая ласки, перестала его интересовать. Хуже того, она стала вызывать отвращение, и все, что могло воспламенить желание мужчины, стало неприятным, до тошноты. Он сказал, что заболел, и быстро ушел, заплатив наставнице за молчание.

Прошло еще немного времени. Старшие решили, что ему пора жениться, и быстро нашли невесту в горном селении – красивую юную девушку – не жена, а персик! – которая умела и готовить, и стирать, и шить, и мужа ублажить. Все было сделано по обычаям предков. Свадьба подходила к главному событию, невеста, вся закрытая с головы до ног, должна была раскрыться перед женихом на брачном ложе, и он готовился стать мужем. Хотел этого. Они остались одни в уютной полутемной комнате. Невеста, юная и прекрасная, как полная луна, как едва раскрывшаяся роза, как зрелый персик, мякоть которого сочится и светится сквозь тонкую кожицу, невеста раскрылась перед ним и замерла в ожидании. Он ждал этого момента. Он хотел этого. Он приступил к ней и стал нежно целовать, вспоминая уроки наставницы… Сияющий просвет двери вдруг вспыхнул в его сознании, и больше он ничего не видел, ослепленный и пораженный. Как во сне, видя только тот свет, он что-то делал с невестой, она что-то делала с ним, но он ничего не чувствовал. Вообще ничего. Руки, ноги, живот, губы были словно в заморозке, как перед операцией. Он не сопротивлялся. Но перед глазами стояло лишь одно видение: ясно очерченный прекрасный силуэт женщины, пронизанный лучами света, и ее непривычно синие глаза, смотрящие на него поверх очков… Почти в таком же состоянии он пережил оставшуюся часть свадьбы и, оставив юную жену на седьмой день, отправился по поручению «отцов». И сделал, что было сказано.

Он с остервенением хватался за любую работу, потому что не мог находиться со своей женой. Он будто умирал, задыхался, скорее рвался на волю, вздохнуть. С тем же остервенением он кидался в любовные утехи, чтобы вкусить силу страсти и наслаждения, но как только он прикасался к женщине, сразу переставал чувствовать что-либо, и какими бы привлекательными они ни были, не вызывали в нем ничего кроме отвращения. И это было всегда. Тогда он решил пойти в тот дом.

Столько раз в мыслях он проходил этот путь, поэтому шел сейчас «с закрытыми глазами», не видя перед собой ничего кроме светящегося силуэта и сияющих синих глаз. Все это время он столько раз обращался к этому видению, столько раз припадал к силуэту, столько раз целовал синие глаза, что сейчас не шел, а возвращался, чтобы наконец увидеть, дотронуться, припасть наяву, иначе можно умереть от переполняющего все его существо чувства.

При подходе к дому он не изменил природной осторожности – все осмотрел, проверил, убедился, что ничего и никого подозрительного нет, – только тогда вошел в дом. Квартиру открыл без труда, удивился, что все было как тогда, все на месте, ничего не тронуто. Он долго сидел, думал, что делать дальше, потому что не знал, что. Он подумал, что напрасно пришел сюда, что прошло столько времени, что задание то уже давно потеряло смысл, что ничего вообще уже не надо делать… И он встал и пошел к двери. Вышел на лестничную площадку, стал закрывать дверь, и тут скорее почувствовал, нежели услышал шаги. Он повернул голову. В просвете подъездной двери возник силуэт. И звук исчез. Он увидел в ослепительном свете ее хрупкую фигуру, сотканную из света и тени, различил струящиеся по ногам шелковые брюки, схваченные на тонкой талии ремешком, скорее осознал прилегающую к телу блузку, закрывающую все до подбородка, но открывающую руки и загорелые плечи, пускающие солнечных зайчиков, но главное –  это ее ослепляющая улыбка, сияющая, как всегда. Ее руки оттягивали пакеты, не дающие подправить чуть сползшие очки, открывшие невозможно синие глаза. В этом беззвучном пространстве нельзя было промолчать, и он сказал: «Здравствуйте!» «Здравствуйте», – ответила она и стала подниматься по лестнице вверх, а он не мог оторвать глаз от растворявшейся в свете фигуры, пока она не растворилась в свете совсем.  

Сколько прошло времени, он не знал. Когда пришел в себя, рванулся обратно в комнату, дрожащими руками подключил все проводки, нажал кнопку и ушел. Он закрывал дверь и боялся посмотреть в сторону, а когда замок щелкнул, и он, вынув ключ, повернулся к двери, то увидел в конце свет. Взрыва он уже не услышал.