Доклад.
Старая Русса. 25.05.2023
Елена Анатольевна Осокина
(ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН)
ФАНТАСТИЧЕСКОЕ в художественных произведениях ДОСТОЕВСКого и
пелевинА: ТЕКСТ и гипертекст
Tempora mutantur et nos
mutamur in illis — (латин.) «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними»
(или меняемся в них)
Термин «фантастическое»
выбран потому, что это старое доброе слово, буквальная калька с греческого fantastików, что означает «порожденный
воображением, сверхъестественный, чудесный». «И ничтоже ново под солнцемъ. Иже возглаголетъ и речетъ: се, сiе ново есть: оуже
бысть въ вѣцѣхъ бывшихъ прежде
насъ», – было сказано
ветхозаветным проповедником (Еккл. 1, 9-10) (9Что
было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под
солнцем. 10Бывает нечто, о чем говорят:
"смотри, вот это новое"; но это было уже в веках,
бывших прежде нас.) Нет ничего нового под
солнцем, кроме терминологии, благодаря которой самоутверждается неофит. Новое
слово формирует новую идею, новая терминология – новую реальность. Так
«фантастическое» стали заменять «абсурдом», «утопией» и «антиутопией»,
«сюрреализмом», «постмодернизмом», «постхристианством» и т.д., – и каждый раз
подразумевалась новая реальность.
Термин «фантастическое» весьма удачно подходит
для определения жанра и содержания произведений у обоих авторов. У Ф.М.
Достоевского, который тонко чувствует слово, первичное значение и значение в
контексте, «фантастическое»
синонимически связано с чудесным,
запредельным, волшебной грёзой, сном, горячо-идеальным, сказочным сомнительным,
чудными мечтами, исключительным, интересным, неизъяснимым, восторженным,
странным, туманным, ни к чему человеческому на деле не прилагавшемуся,
с наружным, фразерским, романтическим, а также больным, нервным,
раздражительным, нездоровым, расстроенным, капризным, но оригинальным, чем-либо
по-необыденнее, как будто ещё невозможным, нелепым,
беспорядочным, своевольным, сумасшедшим, глупым, несбыточным, невозможным и
даже смешным сном, расстроенным умом, больною душой, книжным, мечтательным,
затворившимся в себе, демоническим и незнакомым <…>, то есть всем
отклоняющимся от нормы, нарушающим границы, запредельным
– хорошим и плохим. Применительно к художественным текстам, поэтике, авторской
интенции – это нетривиальное,
неординарное, нарушающее традицию решение, неявное, требующее усилия и
особого читательского понимания.
К «фантастическому»
можно относить всё, что выходит за пределы фиксированного текста – литературы:
– это прецедентный текст, расширяющий
пространство художественного текста: цитаты, отсылки, аллюзии, имена,
синтаксис, фигуры речи, структура произведения, тема, идея;
– это читательское видение текста в его
невероятности, в многообразной системе абсурда, «двойной вымышленности»,
порожденной воображением и сверхреальности;
– это читательское сотворчество с автором в
широте и глубине восприятия и в соотнесении с ноосферой;
– это, наконец, то, что говорит сам
Достоевский: «Никогда нам не исчерпать всего явления, не добраться до конца и
начала его. Нам знакомо одно лишь насущное
видимотекущее, да и то понаглядке, а концы
и начала – это всё еще пока для человека фантастическое» [1, т. 23, с. 145]
[1, т. 25, с. 91].
Сама претензия на сопоставление двух таких
разных, на первый взгляд, писателей может показаться спорной, но она не возникает
просто так, на пустом месте. Вспоминая слова В.Г. Белинского, что «надо знать прошлое,
чтобы понимать настоящее и предвидеть будущее», но понимая, что всё и вся есть здесь и
сейчас, возможно и прошлое понять через настоящее
– издалека многое видится лучше: темы, идеи, авторские приёмы, скрытый текст, особенный
язык и чувство слова, скрытая структура произведений [3, с. 343–349]. Автор
создает свой мир и формирует мир читателя, являющегося соавтором при чтении, и
без кого нельзя обойтись в триаде художественного текста автор–книга–читатель.
Чтение, понимание и интерпретация любого
текста, а особенно художественного, зависит от подготовленности читателя: его
жизненного опыта, его культурного и образовательного уровня, его
осведомленности и предпочтений в общественно-политической сфере. Чем
всеохватнее кругозор и лучше вкус читателя, тем полнее раскрывается для него
авторский текст, тем шире пространство текста, тем доступнее красота языковой
игры и виртуозности, тем доступнее авторская поэтика. Знание историко-литературного контекста также помогает
увидеть, как сделан текст. Останется только правильно подобрать термины. Есть
такие авторы и такие произведения, к которым возвращаешься в течение всей своей
жизни, каждый раз узнавая старое и открывая что-то новое. И то, и другое
доставляет невыразимое эстетическое наслаждение. Такими авторами являются Ф.М.
Достоевский и В.О. Пелевин. Величина и значимость этих двух писателей
сопоставима по величине и значимости каждого для своего времени.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
ЯЗЫК АВТОРОВ
При чтении произведений В. Пелевина главное,
что невозможно не заметить, – это язык прозы автора. Он феноменален, потому
что, во-первых, говорит с нами, современными читателями, на нашем языке, причем
одинаково виртуозно в разных слоях, регистрах, и поэтому понятен всем – от
ученого зануды до уголовника, от вершителя судеб до юнца и так далее;
во-вторых, он словом создает свою действительность, вызывая определенные
ассоциации многочисленными аллюзиями, он видит и говорит о том, что могут совершенно
не замечать другие. Создание словом своей действительности – это постулат,
зафиксированный в библии Ветхого и Нового завета, в гностицизме и христианстве
[11, с. 249], в модернизме и постмодернизме [4] [5] [10], – и соотносится с
автором-творцом.
Следуя Словарю языка Достоевского [9], можно
также говорить о феноменальности языка произведений Достоевского, который
выделялся на литературном фоне и производил необычайное впечатление на
современных ему читателей. Лексикон Достоевского практически всеохватный и, как
видно по частотному словарю, достигает 35 тысяч лексем. Кроме количественных
показателей, следует сказать о стилистическом, синтаксическом, тропеическом,
грамматическом, афористическом, фразеологическом, игровом многообразии языка.
«Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий» [9] дает представление об этом.
Словаря языка Пелевина пока нет, нет системного
описания, есть только отдельные наблюдения [4]. Но при чтении его произведений
видно, что, помимо обширного и разнообразного лексикона, афоризмов,
фразеологизмов, иронии, аллюзий, окказионализмов и неологизмов, Пелевин
мастерски владеет созданием словесных ребусов: два мотылька Дима и Митя из
«Жизни насекомых» 1993 года, что в совокупности составляет имя «Деметра» [4];
неологизм «кавалердавр»
из романа
2009 года «t», где просматриваются вставленные одна в другую две части –
«кадавр+валера»,
что является перифразом названия драмы Л.Н. Толстого 1900 г. «Живой труп». Это
оправдано описанием взаимодействия графа Т и Достоевского в плане всего романа
и в сцене дуэли между ними в романе 2009 г. «t».
ДОСТОЕВСКИЙ У ПЕЛЕВИНА
То, что осмысление феномена Пелевина в
настоящем позволяет соотнести его творчество с феноменом Достоевского в
прошлом, открывается при чтении прозы Пелевина. Автор захватывает читателя своим
многословием и потоком сознания, заполняя всё пространство текста, но при этом
фиксирует внимание на нужных ему маркерах, предуготавливая и формируя
читательское восприятие. Так, всё творчество В. Пелевина пронизано отсылками к
Достоевскому, например:
– рассказ «Девятый сон Веры Павловны» 1991 г.
соотносится со «Сном смешного человека» 1877 г., отсылая и к Чернышевскому, и к
Достоевскому;
– ударно-десантная дивизия «Братья Карамазовы»
в рассказе «СССР Тайшоу Чжуань»
1991 г.;
– «маленькая трагедия «Раскольников и
Мармеладов»; Раскольников с топором; вечная достоевщина, преследующая русского
человека, который только её и видит вокруг; сборничек «Стихи капитана Лебядкина»; лицо старухи-процентщицы развоплощенной, но
по-прежнему живой… – в романе «Чапаев и пустота» 1996 г., где «пустота» –
метафора вечности;
– капитан КГБ Лебёдкин
в романе «Числа» 2003 г.;
– «Опять Олсуфьев!!», «за Петербургским домом Олсуфьева» («t»), и еще целая глава в
романе 2009 года «t», где Достоевский – действующее лицо вместе с
графом Т в контексте, напоминающем компьютерную игру;
– искусственный интеллект Порфирий Петрович – в
романе «IPhuck 10» 2017 года … – и тому
подобное.
В программном – относительно художественных и
эстетических принципов – романе 2009 года «t», во второй части, происходит после дуэли диалог между графом Т и
Достоевским, где произносятся некоторые основополагающие и для творчества
Пелевина принципы: «все мы – это только текст»; «я начал создавать мир как
текст», «мы создаем себя сами и тем делаемся равновеликими демиургу», «всё и
всех создает тот, кто читает <…> Читатель необходим. Благодаря ему «Я
есть» (Т); «Да, все по грехам нашим, – пробормотал вдруг Достоевский,
словно его коснулась напряженно работающая мысль Т. – Хоронишь мертвецов, и сам
не замечаешь, как становишься одним из них (парафраз строки Евангелия от Мф 8,
22). А ведь было сказано, да… Впрочем, кавалердавров не жаль. А молодые
мертвячки… Иной раз взгрустнешь – совсем, право же, мальчики. Может, им помочь
можно было? Вы как полагаете, граф?» [8,
с. 54]
Внетекстовые, то есть неявные факторы
воздействия на читателя или вовлечение читателя в соавторство – «высасывание душ» –
связано с космосом – формой устроения пространства, времени и сознания. Выпуская
по роману в год, В. Пелевин, предполагая нечто фантастическое, организует ритм
жизни своих читателей – от романа к роману. Читатель оказывается вовлеченным в
этот особый, фантастический мир, создаваемый автором-творцом. Но не только
регулярность изданий организует жизнь читателей, но и вовлеченность в
продуманную, организованную структуру всех произведений, основанную на
нескольких платформах, что вполне узнаваемо при чтении:
– курс русской литературы, – учитывая, как он «прохаживается»
по программным авторам: Гоголь, Чернышевский, Достоевский, Толстой и далее, –
который он может перечитывать раз за разом, фиксируя при этом поток своего
сознания. Воспроизведение своеобразной цепочки Гоголь–Соловьев–Достоевский
отсылает читателя к монографии К. Мочульского «Гоголь. Соловьев. Достоевский».
– М., 1995. – 600с. […];
– компьютерные игры, видеоряд которых погружает читателя в
виртуальную, фантастическую реальность, связанную с игрой, к которой при
желании можно подвести любой роман – «Чапаев и Пустота», «Шлем ужаса: Креатифф о Тесее и Минотавре», «t» и другие;
– Библия, как это ни удивительно. Лексически, содержательно,
номинативно проявляется этот общий фон, существовавший как единая ноосфера,
объединяющая всё тысячи лет, но уступающая эту силу сейчас интернету, – «Желтая
стрела», «Числа», «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами», «Transhumanism Inc.».
Возможно, Пелевин показывает процесс замещения одного другим. Но творческий
путь не завершен, и неизвестно, к чему он приведет автора.
Энциклопедизм Пелевина, отличная память, погружение в
восточную культуру, знание английского языка, погружение в себя, пребывание
никому не известно, где, дают возможность ему формировать насыщенную разными
слоями и регистрами языковую и виртуальную реальность, разговор с читателем на
его языке и вовлечение его в эту сложно организованную вокруг Человека систему. Воздействие на
читателя – («высасывание души» – термин, заимствованный у Достоевского из
«Записок из Мертвого дома» 1860 г., где Достоевский говорит, что каторга
«высасывает жизненный сок из человека, его душу») – должно быть
систематизировано и структурировано.
Но современность и обыденность у Пелевина и Достоевского при
схожей новизне и конструктивности разная. Достоевский, вовлекая читателя в
соавторы при осмысленном чтении, апеллирует к церковному календарю и годовому,
недельному, суточному богослужебному кругу [3, с. 343–349], отсылает к самым
доступным и обиходным высказываниям Евангелия-апракос и утреннего и вечернего
правила. Современный ему читатель, более или менее воцерковленный, без труда
узнает эти аллюзии [10, с. 341–…].
Достоевский говорит о вечном, исходя из вечного, и поэтому он всегда
актуален. Поток сознания, как содержательный и стилистический принцип
существует у него с самого начала его творчества и до конца: и в «Бедных людях»
в форме писем, и в «Двойнике», и в «Записках из подполья», и в «Сне смешного
человека», и в «Кроткой», и в рассказе «Бобок», – все они объединены, мысленно
или буквально, грядущим образом Страшного суда. В своем великом пятикнижии
Достоевский закрепляет богослужение как литературную форму, как конструктивный
принцип, объединяющий многообразную, поступательно разворачивающуюся
повседневность в вечно существующий, но никогда не повторяющийся круг
богослужения [3, с. 343–349]. Он использует литургическую матрицу с Иисусом Христом в центре своей системы,
увековечивая человека. В этом отличие его от Пелевина. Продолжая древнейшую
традицию использовать Библию как единую ноосферу, ноуменальный объединяющий
фактор, сходный по функции с интернетом в наше время, Достоевский делает свои
произведения всемирным достоянием. Это запредельный фактор, сверхтекстовой,
охватывающий мировой ум и дух, то есть то, что и называется греческим словом
«фантастика».
В
эстетике постмодернизма также авторский гений расширяет границы
привычного, и, отвергая настоящее, создает новый метод, свой образец стиля. В. Пелевин в
современной литературе занимает особое место по объему текстов и их восприятию
– его
сложно понимать без комментария и так же сложно прокомментировать все явные и
скрытые цитаты, аллюзии и намёки, но в будущем его
произведения могут претендовать на место классических, более того – он
становится классиком уже в настоящем, соответствуя в этом феномену Ф.М. Достоевского в
его время. Они оба нарушают евангельское
высказывание Иисуса: «Не бывает пророк
без чести, разве только в отечестве
своем и в доме своем» (Мф. 13, 57), – понимаемое как невозможность открытия
феномена личности и творца современниками, так как существует инерция
восприятия и неполное знание культурно-исторического контекста. Оба являют
собой личности фантастические, существующие за пределами реальности и всякого
устроения – космоса, лепоты, красоты, – так как они создают свой космос, свой
мир, следуя разным целям: Достоевский – любви и спасению, Пелевин, подвергая
всё сомнению и насмешке, подводя к аннигиляции традиционные представления и
ценности, возможно, направляет к тем же целям – любви и спасения. Пока нельзя
сказать точно. Многочисленные произведения Пелевина не хаотичны – они
существуют в системе и объединены, как это ни удивительно, тоже библейской
матрицей. Это проявляется и в лексике, и в семантике, и в поэтике произведений.
Структурно они так же сложно устроены, как и гимнография в её единстве и
взаимообусловленности больших и малых форм – от тропарей до канона и
божественной службы. Номинально библейская основа проявляется у Пелевина и в
названии некоторых произведений, которые маркируют и организуют весь круг
текстов, соотнося с общеизвестным в ноумене традиционного знания. Но это
воспринимается вопреки, через отрицание отрицания всеобщего знания, преодолевая
нигилизм. Это свойство длящегося творчества, обретающего статус веры до
окончательного завершения творчества.
В целом, можно сказать,
что 1) автор пользуется известными принципами формирования и структурирования
информации; 2) автор оперирует огромным объемом так или иначе цитируемых
прецедентных текстов самых разнообразных сфер знаний и деятельности человека,
объемами, превышающими человеческие возможности; 3) автор не слишком утруждает
себя нравственными долженствованиями и ограничениями как в языке, так и в
описании разных жизненных сцен и принципов; 4) автор одинаково убедительно
владеет всеми регистрами языка, используя в том числе обсценную
лексику и идиоматику в её обыденном разговорном варианте, пошлом и вульгарном.
Исходя из современных реалий можно предположить, что Пелевин воспроизводит
результат работы «искусственного интеллекта» – и это не самый плохой вариант, –
или превратился сам в «искусственный интеллект» под воздействием новых
технологий, с каким-нибудь чипированием или зомбированием, что гораздо хуже и абсолютно фантастично.
Как такое может происходить? На какой платформе?
Обратимся
к Достоевскому. О православной христианской основе пятикнижия Достоевского
сказано и проведено исследований немало. Наличие библейской ноосферы как
объединяющего ноуменального и духовного фактора для пяти романов очевидно для
знающих читателей, поэтому существующий исследовательский материал мог быть
использован для создания программы «искусственного интеллекта», который
способен подменить автора-человека – абсолютную личность [11, с. 249],
являющуюся для спасения мира со своим собственным именем и историей.
Если малые формы произведений Пелевина – рассказы 90-х –
результат творчества автора, абсолютного человека [11, с. 249], то более
крупные формы – романы – и более поздние скорее соответствуют продукту
«искусственного интеллекта», испытавшему авторское редактирование эмоциональных
и принципиальных моментов, а также выведение нужных концептуальных окончаний
произведений, подправляя то, что было исполнено «машинально», как было сказано у А.С. Пушкина в главе четвертой
строфе 17-ой «Евгения Онегина», тогда уже с намеком на «сближение» человека и
машины.
Художественный текст
представляет большой интерес с этой точки зрения. Его пространство у обоих
авторов безгранично, но структурировано, что позволяет оказывать психологическое воздействие на читателя, вплоть до
изменения сознания, что кого-то приводит к вере в Бога через покаяние, а
кого-то лишает ложной опоры. Созданный ими мир, наделенный абсолютной свободой
через Слово в его полноте и многообразии, отпадает от их личностей и выходит за
пределы реальности текста и бытия, в «сверхноуменальное первоединство»,
превращаясь в вечную актуальность.
(Старая Русса, 25 мая 2023г.)
ЛИТЕРАТУРА
2.
Караулов Ю.Н. Об «Идиоглоссарии
Достоевского» // «Слово Достоевского 2014. Идиостиль
и картина мира». Коллективная монография / Российская академия наук. Ин-т
русского языка им. В.В. Виноградова; под общей редакцией Е.А. Осокиной. – Москва : ЛЕКСРУС, 2014. – С. 107–114.
3.
Осокина Е.А. К вопросу о форме «Братьев
Карамазовых» Ф.М. Достоевского: структура и содержание // «Слово Достоевского
2014. Идиостиль и картина мира». Коллективная
монография / Российская академия наук. Ин-т русского языка им. В.В.
Виноградова; под общей редакцией Е.А. Осокиной. – Москва :
ЛЕКСРУС, 2014. – С. 343–349.
4.
Осокина
Е.А. Некоторые особенности идиостиля Достоевского, Платонова, Пелевина:
степень объективности при описании и толковании текста // «ВОПРОСЫ
ПСИХОЛИНГВИСТИКИ»: №3 (45), 2020. – С. 96–110. https://iling-ran.ru/web/ru/news/200927vpl
5.
Осокина Е.А. Фигуры речи в комментарии
словарной статьи идиоглоссария Достоевского //
Материалы Всероссийской научной конференции «Слово. Словарь. Словесность:
Литературный язык вчера и сегодня (к 300-летию со дня рождения М.В.
Ломоносова)». Санкт-Петербург, РГПУ им. А.И. Герцена. 16-17 ноября 2011 г. – СПб.: «САГА», 2012. – С. 95–101.
6.
Пелевин В.TRANSHUMANISM INC. – Москва :
Эксмо, 2021. – 608 с. – (Единственный и неповторимый.
Виктор Пелевин).
7.
Пелевин В. Фокус-группа. – Москва : Эксмо, 2008. – С. 320.
8. Пелевин В. «t» https://knizh.ru/read57/54.html (дата обращения
02.04.2023)
9.
СЯД – Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий
/ Российская академия наук. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова; главный
редактор чл.-корр. РАН Ю.Н. Караулов. Г–З.
– М. «АЗБУКОВНИК», 2010. – 1067 с. – С. VIII–XVII.
10.
«Слово
Достоевского 2014. Идиостиль и картина мира».
Коллективная монография / Российская академия наук. Ин-т русского языка им.
В.В. Виноградова; под общей редакцией Е.А. Осокиной. – Москва
: ЛЕКСРУС, 2014.
11. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тясячелетнего
развития: В 2-х книгах. Кн. 1. – М.: Искусство, 1992.
– 656с. – С. 249.
Среди наиболее известных открытий были первая модель
искусственного интеллекта — Logic Theorist
(LT, «логический теоретик»), изобретенная в 1956 году Алленом Ньюуэлом и Гербертом Саймоном, и
«Элиза» — программа, поддерживающая разговор на
английском языке на любую тему, созданная в 1965 году Джозефом Вайзенбаумом. Однако оказалось, что компьютерные
возможности того времени не позволяли применять нейронные сети для более
практических целей.
В СССР работы в области искусственного интеллекта начались в
1960-х годах[6]. В Московском университете и Академии наук был
выполнен ряд пионерских исследований, возглавленных Вениамином Пушкиным и Д. А. Поспеловым. С
начала 1960-х М. Л. Цетлин с коллегами разрабатывали
вопросы, связанные с обучением конечных автоматов.
В 1968 году вышла книга советского философа Э. В. Ильенкова «Об идолах и
идеалах», в которой обосновывалась невозможность создания машины умнее человека[12].
По инициативе Г. С. Поспелова 10
сентября 1986 года при Президиуме АН СССР был создан Научный совет по проблеме
«Искусственный интеллект» (председателем совета стал Г. С. Поспелов,
его заместителями — Д. А. Поспелов и Э. В. Попов). Позже
этот совет сыграл важную роль в развитии исследований по искусственному
интеллекту в России и в целом в СССР.